"В дворню из деревни была взята М. девчонкой шестнадцати лет. Проворством и способностями она превзошла всех и каждого и превзошла ожидания бабушки. Не было дела, которого она не разумела, где другому надо час, ей не нужно и пяти минут. Другой еще выслушает приказание, почешет голову, спину, а она уж на другом конце двора, уж сделала дело, и всегда отлично, и воротилась. Позовут ли ее одеть барышень, гладить, сбегать куда-нибудь, приготовить, купить, на кухне ли помочь - в нее всю как будто вложена какая-то молния, рукам дана цепкость, глазу верность. Она все заметит, угадает, сообразит и сделает в одну и ту же минуту". "Она вечно двигалась, делала что-нибудь, и когда остановится без дела, то руки хранят прием, по которому видно, что она только что делала что-нибудь или собирается делать". "И чиста она была на руку: ничего не стащит, не спрячет, не присвоит, не корыстна и не жадна: не съест тихонько. Даже немного ела, все на ходу; моет посуду и съест что-нибудь с собранных с господского стола тарелок, какой-нибудь огурец, или хлебнет стоя щей ложки две, отщипнет кусочек хлеба и уж опять бежит". "Татьяна Марковна не знала ей цены и сначала взяла ее в комнаты, потом, по просьбе Верочки, отдала ей в горничные. В этом звании М. мало было дела, и она продолжала делать все и за всех в доме. Верочка как-то полюбила ее, и она полюбила Верочку и умела угадывать по глазам, что ей нужно, что нравилось, что нет". "Но... несмотря на все это, бабушка разжаловала ее из камер-фрейлин в дворовые девки, потом обрекла на черную работу, мыть посуду, белье, полы и т. п. Только ради ее проворства и способностей она оставлена была при старом доме и продолжала пользоваться доверенностью Веры, и та употребляла ее по своим особым поручениям". "М. потеряла милости барыни за то, что познала "любовь и ее тревоги" в лице Никиты, потом Петра, потом Терентья, и так далее, и так далее". "Не было лакея в дворне, видного парня в деревне, на котором бы она не остановила благосклонного взгляда. Границ и пределов ее любвям не было". "Будь она в Москве, в Петербурге или другом городе и положении, - там опасение, страх лишиться хлеба, места положили бы какую-нибудь узду на ее склонности. Но в ее обеспеченном состоянии крепостной дворовой девки узды не существовало". "Ее не прогонят, куска хлеба не лишат, а к стыду можно притерпеться, как скоро однажды навсегда узнает тесный кружок лиц, с которым она более или менее состояла в родстве, кумовстве или нежных отношениях". "Когда Савелий, полюбив М., женился на ней, она и не думала меняться и о супружестве имела темное понятие. Не прошло двух недель, как Савелий застал у себя в гостях гарнизонного унтера. Савелий взял вожжи, "и дворня с ужасом внимала истязанию". "Но этот урок не повел ни к чему. М. была все та же, опять претерпевала истязания и бежала к барыне или же ускользала от мужа и пряталась дня три на чердаках, по сараям, пока не проходил первый пыл. Она была живуча, как кошка, и быстро оправлялась от побоев, сама дружно и бесстыдно разделяла смех дворни над ревностью мужа, над его стараниями исправить ее, даже над побоями". - "Вот посмотри, как ее муж отделал! - обратилась бабушка к Райскому. - А за дело, негодяйка, за дело!" - "Понапрасну, барыня, все понапрасну. Пес его знает, что померещилось ему, чтоб сгинуть ему, проклятому! Я ходила в кусты, сучьев наломать, тут встретился графский садовник: дай, говорит - я тебе помогу, и дотащил сучья до калитки, а Савелий выдумал"... - "Врешь, врешь, негодяйка! - строго говорила барыня: - недаром, недаром!" - "Вот сквозь землю провалиться! Дай Бог до утра не дожить"... - "Перестань клясться! На той неделе ты выпросилась ко всенощной, а тебя видели в слободке с фельдшером"... - "Не я, барыня, дай Бог околеть мне на этом месте"... - "Как же Яков тебя видел? Он лгать не станет!" - "Не я, барыня, должно быть, чорт был во образе моем"... Райский поймал М. ночью в саду с "садовником" и "солгал" Савелию "в пользу преступной жены", чтобы "не погубить ее". М. встретила сейчас же после этого Савелия, "караулившего" ее: "Что тебе, леший, не спится? - сказала она и, согнув одно бедро, скользнула проворно мимо его: - бродит по ночам! Ты бы хоть лошадям гривы заплетал, благо нет домового! Срамит меня только перед господами! - ворчала она, несясь, как сильф, мимо его, с тарелками, блюдами, салфетками и хлебами в обеих руках, выше головы, но так, что ни одна тарелка не звенела, ни ложка, ни стакан не шевелились у ней". Это была "распущенная дворовая женщина, в роде горьких безнадежных пьяниц между мужчинами", а Райский видел в ней "бескорыстную жрицу культа", "матерь наслаждений". Под конец "с Мариной что-то недоброе случилось. Она ходила какой-то одичалой и задумчивой и валялась с неделю на лежанке, а потом слегла, объявив, что нездорова, встать не может. - "Бог карает!" - говорил Савелий, кряхтя и кутая ее в теплое одеяло! Позванная лекарка Меланхолиха… объявила… что болезнь Марины превышает ее познания. Ее отправили в клинику, в соседний город, за двести верст". [Ср. Савелий].
Смотреть больше слов в «Словаре литературных типов (авторах и персонажах)»